Галина Иванкина. Танец, культура, традиция
Главная, культура

Галина Иванкина. Танец, культура, традиция

Галина Иванкина о себе:

«Юрист, журналист, консерватор. Люблю «Галантный век», конструктивизм, ар-деко и советскую эстетику. Ницшеанка, ибо мой девиз: «Воля к власти!»

Танец, культура, традиция

 

«Давно я ждала тебя», —  как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг».

                                                                                                            Лев Толстой «Война и мир».

Танец

– это сакральное действо. Испокон веков бытовало такое явление, как ритуальные движения в определённом ритме. Сейчас мы уже позабыли все изначальные смыслы, но повышенный интерес к танцам всё-таки остался. Отношение к ним во все времена было особым – так, любая эпоха имела свой запрещённый или же «нежелательный» танец. Тот, который будоражил воображение, вызывал нескромную чувственность или попросту был чуждым, привнесённым из враждебного мира. Возможно, мы на подсознательном уровне сознаём — танцующий человек «творит» свой микромир или же – напротив, разрушает его. А микро- и макромиры связаны незримой, но очень прочной нитью. Тут важно всё – ритм, лад, помысел.

Танец может создать гармонию миров, а может – уничтожить её. В связи с этим, весьма примечательно воспоминание митрополита Иоанна Санкт-Петербургского (Снычева): «Будучи юношей, я так же, как и все молодые люди, посещал кино и танцевальные площадки. И вот однажды, придя на танцы (это было под праздник святого пророка Илии), я увидел нечто такое, что меня поразило до самого сердца и окончательно повернуло меня в другую сторону; я уже никогда в жизни не возвращался к мирским утехам». Выходит, что танец бывает подобен беснованию, если нарушает смыслы бытия и ритмы мироздания.

Давайте вспомним хрестоматийные произведения русской классики – везде мы найдём тщательное, а иной раз — изысканнейшее описание балов. Самые разные авторы – будь то Пушкин, Тургенев, Толстой — отводят именно бальному действу ни с чем несравнимую роль. Бал представляется или началом начал или – трагической «точкой невозврата», недаром один из самых пронзительных и острых рассказов в русской литературе так и называется «После бала». «После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло…». А потом герой увидел, как отец прелестной Вареньки руководит экзекуцией. И – мир обрушился. «Так вот какие бывают дела, и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека». Трагически закачивается и скромно-провинциальный, лишённый пафосного лоска бал у господ Лариных. Столичный «денди», спасаясь от безмерной хандры, походя, ломает жизнь всем окружающим: «Онегин с Ольгою пошёл…». Просто так, даже не назло романтику Ленскому. Что ж, дуэль после бала – весьма распространённое, хотя, и печальное, явление…

Бальная зала представляется нам особой, почти сакральной территорией, где возможно всё, где дыхание смешивается с музыкальным ритмом и создаёт поистине мистическую атмосферу. «Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений». И Анна Каренина самозабвенно танцует на балу с Вронским. Пункт невозврата: верная жена и добродетельная мать, непревзойдённая красавица, эталон светского бон-тона ступила на запретную территорию. С этого момента её бытие стремительно покатится под гору, ибо Каренина была «…пьяна вином возбуждаемого ею восхищения». Анна в чёрном бархатном платье. Вроде бы ничего не значащая фраза: Анна не могла быть в лиловом. Но только в чёрном. Траур по себе самой, по себе – будущей, но пока – безумное опьянение танцем. Вот и нигилист Базаров видит госпожу Одинцову на балу и, разумеется, она — тоже в чёрном наряде. Начало положено…

Что это? Особая безумная мистика бала, вроде той, что была описана Гоголем в «Невском проспекте»? Странное и невразумительное происшествие. Оно только и могло произойти в этом полуфантастическом Петербурге, очертания которого теряются и размываются в неверном свете фонарей. «Необыкновенная пестрота лиц привела его в совершенное замешательство; ему казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе. Сверкающие дамские плечи и чёрные фраки, люстры, лампы, воздушные летящие газы…». Отсюда – уж недалече до знаменитого булгаковского бала Маргариты. «Бал! − пронзительно визгнул кот, и тотчас Маргарита вскрикнула и на несколько секунд закрыла глаза. Бал упал на нее сразу в виде света, вместе с ним − звука и запаха».

Первый бал Наташи Ростовой – также центральная сцена всего повествования. Отходят на второй план и многостраничные, нудноватые описания битв, и размышления о «дубине народной войны», и даже озарение под небом Аустерлица. Вальс Наташи с Андреем запоминают и вспоминают все. Итак, что подумал князь, увидев Наташу? «’Ежели она подойдёт прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то она будет моей женой’, — сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей, глядя на неё. Она подошла прежде к кузине». Откуда эти странные мысли? Вероятно, и сам Лев Николаевич создал эти строки, неосознанно поддавшись магии бального настроения. Диковинное, неосмысленное, какое-то шаманское «гадание», которое никак не вяжется у нас с образом суховатого и сдержанного Болконского. Он и сам понимает – мысль дурацкая и неожиданная. Но! Отныне мир Наташи и Андрея разделён на «до» и «после» бала.

В этой же традиции решена тема бала в советской киносказке «Золушка». Замечу, что в классическом варианте Шарля Перро основным событием является потеря и примерка туфельки. В «большевистской» же интерпретации Евгения Шварца именно бал становится главной сценой. Кстати, именно на балу разыгрывается мистическое действо – Король просит старого Волшебника сделать что-нибудь потрясающее. (Замечу, что у Шарля Перро этого нет вообще). На несколько минут все гости попадают в какое-то запредельное пространство. Принц объясняет Золушке, что «…каждый там, где ему приятно». Это некая «сказка в сказке». После этой сцены мы понимаем, кто-есть-кто и снова создаётся то самое состояние «после бала». А вот в кинофильме «Светлый путь» (изначальный сценарий Виктора Ардова, собственно, именовался «Золушка») классического бала нет, зато героиня танцует одна — посреди шикарного, поистине королевского зала. А потом опять происходит нечто волшебное – Таня Морозова видит в громадном зеркале самоё себя и, перейдя в зазеркалье, летит над Москвой в открытой машине. Магия, мистика танцевальной залы, волшебство Золушки… Почему же именно бал становится волшебным или же — роковым действом в русской культуре? Почему после бала всё меняется? Что это? Родовая память о сакральной сути танца, как такового? Древние предки танцевали не для развлечения, а с вполне осознаваемой целью – танец менял жизнь и судьбу. Или опять просто совпадение?

В послереволюционную эпоху с балами (на время) было покончено, ибо шли активные поиски собственного, то есть – сугубо пролетарского – подхода. Нужны ли нам такие танцы? Нужны ли нам вообще танцы? Чаще всего громко вещалось о запрете и — скорейшем забвении всяческих фокстротов и шимми – порочных нэпманских потех, чередующихся с пожиранием рябчиков и прочих «ананасов в шампанском». За границей – там всё иное, всё чуждое. Помните есенинское? «…кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет». Или как там в оперетке: «Шимми — это самый модный танец, к нам его завёз американец!»

Итак, возбранить и заменить? «Я очень хорошо знаю, что танцы запрещены, поэтому подготовил кое-кого из ребят, и мы стали подставлять девчатам ноги», — читаем в «Дневнике Кости Рябцева» автора Николая Огнева. Вещь, незамысловато и – от души — написанная в 1920-х годах, даёт нам полноценную картину молодёжных нравов. И – школьный диспут, как и было принято, положено, …модно в те времена: «Мне кажется, что физкультурой танцы уж никак назвать нельзя. Но, во всяком случае, танцы — захватывающее развлечение, и если их отменять, то необходимо заменить чем-нибудь другим. Вопрос только — чем. Я бы посоветовала применить организованные игры в здании». Кстати, приравнивание танцев к физической культуре – это идея Осипа Брика, писавшего в те годы, кажется по любому вопросу: «Напротив, танец должен стать физкультурой, законным видом спорта, восстанавливающим физические и духовные силы человека после тяжелого рабочего дня». Другие большевики были куда как последовательнее!

Рациональные 1920-е годы – время всеобщего поклонения машине. Техническая новинка, аппарат-агрегат – вот наш эталон. «Я – человек-машина. Не узнаешь ты меня. Я превратился в машину. Если еще не превратился, то хочу превратиться», — читаем у Юрия Олеши. Вальсы кажутся не просто бестолково-старорежимными, но и нерациональными, как и современные фокстроты. Так возникают идеи о скорейшей замене «танцулек» — коллективно-слаженной ритмической гимнастикой. Появляются такие направления сценической деятельности, как «танцы машин» Николая Фореггера в его творческой мастерской Мастафор. Танцовщики, изображающие локомотив или, например, стройно-осознанное движение деталей станка.

С другой стороны, получают развитие прямо противоположные направления, являющие собой осознанный протест против наступившей машинной цивилизации. Так, была популярна эвритмия — сочетание особого гармонизирующего движения, одновременно напоминающего и танец, и пантомиму, но при этом – сопряжённого с поэтической речью. «Станцуйте мне эту фразу!» — говорил наставник, а танцор должен был изобразить …слова и звуки. В Советской России горячо приветствуются начинания Айседоры Дункан, которая, вообще-то начинала в качестве экзотической дивы, изображавшей псевдо-ритуальные, «якобы реконструированные» танцы древнегреческих вакханок и жриц. Это было остро и модно в начале XX века. Но сейчас танцы Айседоры – это нетривиальная попытка отвлечь комсомольцев от похабных фокстротов. Девочки в белых туниках изящно, упруго подпрыгивают в стремлении обрести гармонию духа, света и разума. Кстати, во всех этих стремлениях запретить старые -царские и современно-буржуйские танцы, мы находим всё тот же древний, сакральный смысл – не создавать чуждые вибрации, не подпитываться враждебной энергией, не пронизывать тела ядовитыми токами разложения! Создать новое, своё, наполненное исключительным смыслом. Однако уже в 1930-х годах к нам вернулись и балы (например, выпускные), и многие старые обычаи, вроде празднования Нового Года. От авангардистского отрицания и желания новизны – к вполне традиционному укладу…под красным флагом. Аркадий Гайдар в «Судьбе барабанщика» уже описывает галантный бал-маскарад – с фейерверками, угощением, танцами и – непременной тайной. «Музыка играла все громче и громче. Было еще светло, и с берега пускали разноцветные дымовые ракеты. Пахло   водой ,  смолой ,  порохом   и  цветами…

Вдруг — вся в чёрном и в золотых звездах — вылетела из-за сиреневогокуста девчонка. Не заметив меня, она быстро наклонилась, поправляя резинкувысокого чулка; полумаска соскользнула ей на губы. И сердце мое сжалось,потому что это была Нина Половцева». Классическое описание карнавального мира из авантюрных романов… Но мы-то с вами помним, что бал – это центральное событие в любом и каждом русском произведении. И – точно. Именно после бала судьба главного героя стремительно меняется и начинается проверка на прочность.

…Примечательно, что в советской традиции осуждались американские, да и вообще – любые западные танцы за их…безыдейность (то есть – за отсутствие смыслового начала) или за нарочитую неестественность прыжков и па. Карикатуры, изображающие стиляг, изобиловали образами кривляк и дегенератов. Вот, например, хрестоматийное описание стиляжного танца: «Стиляга с Мумочкой делают какие-то ужасно сложные и нелепые движения, одинаково похожие и на канкан, и на пляску дикарей с Огненной Земли. Кривляются они с упоительным старанием прямо в центре круга». В старом детективе «Дело ‘пёстрых’» показана вечеринка «позолоченной» советской молодёжи. (В одноимённой повести этот фрагмент отсутствует – Авт.). Стиляга Арнольд, созерцая звериные подпрыгивания своих дружков, высокопарно изрекает: «В этом что-то есть. Остро. Не то, что наши танцы».

Наши танцы – это что? Пейзанская кадриль или же вечный, как мир, хоровод? «Калинка-малинка»? «Барыня-барыня»? Отнюдь! В данном случае, это весь тот цивилизационный «багаж», вмещающий и вальс, и мазурку, и, разумеется, русский народный танец. Посмотрите, как пишет об этом знаменитый джазмен Алексей Козлов, и сам бывший поклонник стильного времяпрепровождения: «Это была странная смесь концлагеря с первым балом Наташи Ростовой. Танцы, утверждённые РОНО, да и манеры были из прошлого века — падекатр, падепатинер, падеграс, полька, вальс». Дебютный бал Наташи Ростовой – это не первый, случайно попавшийся на глаза Алексею Козлову, образчик из школьно-программной литературы. Для всех нас это – единый цивилизационный код. Мы либо принимаем его за абсолют со знаком плюс, либо же, как в данном случае, отвергаем и высмеиваем. Кстати, именно графская дочь Наташа исполняет на Святках некий народный танец, не зная ни смысла, ни самих движений и лишь подчиняясь ритму своей русской души. Толстой намекает на прочную генетическую память славянской девочки? Или это попытка «притянуть за уши» ту самую «мысль народную»?

В Советском Союзе долгое время (с 1930-х по начало 1960-х годов) активно пропагандировались старинные танцы, родом из царской России, тогда как современные «ужимки», пришедшие на танцплощадку …из беднейших негритянских кварталов, именовались «буржуазными» и бессмысленно-чуждыми. Интересная картина нравов – в одной и той же газете мог содержаться пафосный материал, призывающий крепить солидарность с угнетённым чернокожим населением Америки, и – тут же искромётная статья, в которой громили стиляг за их увлечённость джазом и американскими (как правило – негритянскими) танцами. Больше того – часто говорилось о… нецивилизованном образе подобных танцоров. В кинокартине «Медовый месяц» главная героиня отплясывает стильный танец, а старенький профессор снисходительно изрекает, что подобные телодвижения он видел в экспедиции — в затерянном людоедском племени. Это сравнение, по меньшей мере, некорректно, ибо любой танец «людоедов» имеет смысл и содержание – он же ритуальный, а не расслабляюще-развлекающий.

Фантаст Иван Ефремов был, кроме всего прочего, большим поклонником древнего мира. В своей красивой утопии о коммунистическом грядущем он попытался совместить технократический рай Эры Кольца с древней праисторией. Связующим звеном служит, разумеется, танец. «Праздник Пламенных Чаш стал весенним праздником женщин. Каждый год, в четвертом месяце от зимнего солнцеворота, или по-старинному — апреле, самые прелестные женщины Земли показывались в танцах, песнях, гимнастических упражнениях». Итак, движение под музыку – это своего рода мистика, токи вселенной, бытийный смысл, а не просто – «умца-ца!» Ребятки на современных клубных танцполах, впитывая весь этот модный драйв и рэйв, получают соответствующие энергии – агрессивные, но лишённые жизненной силы, вибрации. Посему уже не стоит удивляться, что они туповаты и хиловаты…

 

 

Поделиться записью в:

Оставить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *